«Глаза – лучший объектив»: супермодель Хелен Кристенсен о фотографии, магии 90-х и силе интуиции

Она протягивает руку для приветствия и сразу ясно, что выражение «супермодель» – не украшательский штамп из прошлого, а самый точный и живой титул. Она с ходу предлагает: «Давайте не будем говорить о модельном бизнесе – это так надоело. Просто поболтаем о жизни и искусстве?» Я как-то сразу робею, киваю. В ее высоченной стати чувствуется что-то одномоментно церемонное и дикарское – волновой разряд между датской королевой и перуанской шаманкой. Хелен Кристенсен – одна из «великолепной семерки» моделей с отчетливой привязкой к 90-м, однако при взгляде на нее вспоминается целая вереница не моделей, а именно актрис из совсем иных эпох: Флоринда Болкан, Клаудиа Кардинале, Ракель Уэлч, etc. Снимись она в кино, из нее могла бы выйти Клеопатра не хуже Лиз Тейлор. Как было сказано в одной из ее любимых книг: «Я слишком сексуальна? Иногда я думаю – по-видимому, да».

Вы и фотограф, и модель – таким образом вам предоставлен уникальный шанс быть по обе стороны процесса. На какой стороне вам комфортнее?

Я ведь начала фотографировать до того, как стала моделью. Фотография для меня как дыхание (делает глубокий вдох. – Tatler), она придает мне жизни. Когда я снимаюсь, важно абстрагироваться от всего и почувствовать фокус на самой себе. Когда я снимаю, важно улавливать момент. Синергия между двумя ремеслами – это и есть чудо.

Интересно, что сами вы снимаете не фэшн и гламур, а лагеря беженцев и вообще что-то в стиле агентства Magnum.

Ах, спасибо вам. Это моя мечта – что когда-нибудь мне позвонят из Magnum и спросят: «Не желаете ли к нам присоединиться?» (Усмехается.) Что меня больше всего пленяет в фотографии – это то, что она подобна жизни, мы все время что-то видим и имеем возможность запечатлеть любой момент в статике. Меня это ужасно заводит по сей день. Даже когда у меня нет под рукой фотоаппарата, я постоянно схватываю взором какие-то вещи, выражения лиц, особое освещение. Я постоянно ищу и наблюдаю. Глаза – лучший объектив.

Но вы всегда сами были примером идеальной картинки, а тут вы как будто вышли из кадра и начали режиссировать – каково это? Вы никогда не чувствовали себя заложницей собственного образа?

Поскольку я, повторюсь, изначально была фотографом, во мне присутствовала некоторая свобода. При работе моделью вокруг тебя куча людей, дающих указания: фотограф, арт-директор, заказчик, редакция, стилист, гример и так далее. Внезапно ты оказываешься в ситуации, когда тебе нужно рассказать свою собственную историю, но одновременно прислушиваясь к чужим пожеланиям. Поэтому перед началом съемок я просто подхожу к каждому и спрашиваю: «Что для вас важно в этой съемке?» И после этого я уже не хочу ничего слышать и просто строю свою историю на основе всего сказанного. Красота возникает именно из этой свободы – когда вместо того, чтоб метаться в разные стороны, ты наслаждаешься доверием людей и делаешь нечто свое, потому что твои движения и твой дух выразят себя лучше, если ты не будешь чем-то ограничена. Чаще всего это так и работает. Конечно, когда снимаешься в рекламе, так не разгуляешься, там куда больше ограничений – но вообще все зависит от ситуации.

Ну а кто из фотографов лучше всех рассказал вашу собственную историю?

Знаете, мне везло на великих мастеров. На протяжении многих лет у меня были очень близкие отношения с Хербом Ритцем, Питером Линдбергом, Карлом Лагерфельдом, я буквально росла с ними. Эти люди умели улавливать нечто другое и отдельное в тебе, и благодаря этому ты сама начинала чувствовать себя другой. Но момент истины для меня – это все же Ирвин Пенн. У нас было всего три съемки, но я всегда обожала его черно-белые портреты и серебряную печать.

Я вот смотрю на вас и думаю, что Ирвин Пенн снимал, например, еще Трумена Капоте, не говоря уж о Стравинском – то есть вы как бы проводник в эпоху совсем большого старого стиля.

Абсолютно. Для меня это чистое волшебство – просто вдуматься в то, с кем я оказалась на Земле в одно и то же время. Миллионы лет земной истории, тысячи лет истории человечества – как так вышло, что я не просто совпаду с этими легендами, но еще и смогу работать с ними? Шансы столь ничтожны, что я до сих пор не могу поверить в то, что Пенн снимал того же Капоте и других легендарных икон и заодно почему-то меня.

Но вы и сами стали музыкальной иконой после клипа Wicked Gamе. Кстати, из всех ваших коллег тех лет вам досталась наилучшая песня – были, разумеется, видео Синди Кроуфорд с Джоном Бон Джови или Стефани Сеймур с Guns N’ Roses, но, конечно, их смешно даже сравнивать с Wicked Game.

Ну да, это из самых красивых вещей, когда-либо написанных, она такая вневременная и трогательная. И это на самом деле была большая загвоздка даже для Херба Ритца – но он смог передать ее суть на экране столь глубоко и совершенно. Ритц действительно любил женщин, он умел чувствовать их физическую силу и одновременно – чувствительную ранимость, и эта комбинация была по-настоящему взрывной.

Он был одним из моих лучших друзей, мы сделали вместе много съемок, но наша большая-большая дружба началась с этого видео. Я вообще-то всегда смотрю на свою работу модели объективно. А на свою работу фотографа – наоборот, очень лично. То есть в этом видео я замечаю, как чудесно плывут облака и как прекрасны все эти линии, но совершенно не думаю о себе в ключе «О боже, как потрясающе я выгляжу». Я просто вижу, что люди сообща сотворили некое волшебство, а о себе мыслю исключительно в третьем лице.

Раньше модели вообще куда активнее были интегрированы в поп-музыку, причем не только визуально – та же Нико пела в The Velvet Underground. В какой момент это все кончилось. Почему?

Ну просто были времена в истории, когда модельное ремесло, фотография, музыка, искусство – все это перемешивалось самым прекрасным образом и наполнялось смыслом. MTV сыграло свою роль – пошел поток музыкальных видео и стали востребованы модели для них. Теперь многое изменилось, все как будто двинулись во многих разных направлениях. Я лично полагаю, что жила в мои 20 в лучшем из возможных времен – в том числе и по части музыки. Тебе, кстати, сколько лет?

51.

Тогда ты в теме. Любой, кто, как мы, взрослел в 90-е, знает, что не было на свете лучшей музыки, лучших клубов, лучших тусовок, чем тогда. Везде веял настолько подлинный, напряженный, вибрирующий дух. Я понимаю, что все люди чувствуют свою молодость как лучшее время, что трава всегда зеленее в юности и все такое. Но штука в том, что в наши времена трава и впрямь была зеленей. И кстати, это понимают даже нынешние молодые – просто тогда была другая энергия и поэтому, по-моему, они постоянно оглядываются назад. Я думаю, нашему поколению страшно повезло – мы в некотором смысле последние люди, которые умудрились получить в молодости лучшее от жизни, без постоянного вмешательства интернета, и ничего подобного больше не повторится.

В чем разница между тусовками в 90-е и сейчас?

Тогда ж не было никаких чертовых камер и люди не отвлекались на пустяки. Мы не ловили момент – мы просто жили в моменте: только мы, только музыка, никакого отчуждения. Мы делали это для себя и ни для кого больше. Это было так классно – быть вместе, потными, сумасшедшими и смешными и потеряться в собственной молодости и дружбе. Все было красиво, персонально и конфиденциально. Теперь все озабочены тем, кто кого вовремя сфотографировал и кто что упустил. Все эти соцсети, селфи, телефоны погружают нас в довольно странное измерение. Я понимаю, что у этого есть свои преимущества, но вредных побочек сильно больше.

Как вы себе представляете будущее модельной индустрии? Сам статус супермодели как-то очевидно устарел, сложно представить себе сейчас новую великолепную семерку.

Сказать по правде, я вообще об этом не думаю. Когда работаешь моделью – это всегда очень личное путешествие, потому что ты всегда более-менее одна. Я в курсе, что все изменилось, но не думаю о перспективах – я думаю о том, счастлива ли все еще этим заниматься и заставляет ли эта работа биться мое сердце чаще. Мне повезло – я сохраняю близкие отношения с людьми, которых люблю, я могу ездить в прекрасные места, у меня до сих пор есть возможность выступать в самых разных образах благодаря моей работе, я ношу интересные вещи – так что я не особо размышляю о будущем. Честно говоря, я вообще не думаю о жизни в том разрезе, что и как она должна собой представлять. Я не задумываюсь, прежде чем сделать фотографию, не размышляю, когда покупаю искусство, просто чувствую интуитивно – сердцем, животом и головой. У каждого своя внутренняя вселенная – во что бы ты ни одевался и какое бы искусство ни висело у тебя на стенах.

А у вас какое искусство висит на стенах?

О, мне недели не хватит, чтоб все описать. Я с детства коллекционирую, ну, естественно, не полотна старых мастеров, – речь о крохотных безделушках с блошиных рынков, старых фотографиях, иногда я просто нахожу что-нибудь кем-то выброшенное или подбираю с земли. Все эти мелочи напоминают мне о моей жизни, о том, как я жила и что чувствовала. Это как музей самой себя.

Ваше колье Bvlgari явно не с блошиного рынка.

Я в некотором смысле выросла с Bvlgari – не то чтобы их драгоценности были тогда у меня дома, но я обожала их кампании с детства. Я вообще обожаю ювелирку и собираю ее с подросткового возраста – всяческий винтаж. Например, бывая в Будапеште или Праге, всегда нахожу время, чтоб порыться в местных антикварных лавках. Что касается Bvlgari, то я вообще люблю классику и элегантность старых ювелирных домов, я ведь застала еще тамошних ключевых дизайнеров – мне везло не только на фотографов. Это вне времени, и для меня большая честь носить такие вещи.

Сегодня молодые девушки в Казахстане, будь то модели, певицы или актрисы, много внимания уделяют именно своей национальной идентичности – думали ли вы о чем-то подобном в свое время, когда мода была более-менее глобальной?

Я думаю, что чувство гордости за свои корни и историю глубоко заложено в человеке, так было всегда, но сейчас, когда мир разваливается на части, это становится важнее, чем когда бы то ни было, так что все объяснимо. Но одновременно очень важно быть открытым другим культурам, важно понимать, почему мы все разные. Мой отец был датчанин до мозга костей, а мать – классическая перуанка, и я ощущаю этот баланс внутри себя как благословение. Новые поколения, я надеюсь, будут еще более смешанными, и люди не забудут о том, почему они такие сложные и красивые одновременно.