Глазам путешественников предстала грандиозная скульптура американца Ричарда Серра Transmitter («Передатчик»), состоящая из завихрений огромных стальных пластин. Работа весит более 150 тонн и насчитывает 18 метров в длину, 17 метров в ширину и 4 метра в высоту. «Я когда увидел, – вспоминает Смагулов, – пару раз ее обежал. Понимаю, что надо не выдавать эмоции, но не получилось. Очень сильно понравилась, но оказалось, что она уже была продана. К счастью, у Гагосяна на продаже была другая, похожая скульптура Серра, еще большая по размерам – Junction («Перекресток»), которую продавал американский коллекционер из Хэмптона. При этом я не удосужился спросить, сколько будет стоить ее транспортировка».

Эпопея с доставкой этой, как потом оказалось, последней монументальной работы Серра (скульптор скончался в марте 2024 года) станет настоящей драмой. Только на изучение логистики и расчет стоимости доставки ушло два года, из-за чего пришлось перенести открытие алматинского музея. Здание нельзя закончить, пока не прибудет «Серра». Ни через одну дверь эта махина туда не войдет.

Из Нью-Йорка скульптуру доставят в грузинский Поти, оттуда – в Азербайджан, затем через Каспийское море – в Казахстан. Впрочем, по суше алматинскому «Серра» предстоит путь еще в две тысячи километров. Караван будет состоять из 14 фур, шесть из которых займет оборудование для монтажа. Поверьте, сумма, которую пришлось заплатить Смагулову за транспортировку, поражает воображение, но не разглашается.

Смагулов то ли с огорчением, то ли с гордостью замечает: «Покупатель без опыта, без ничего врывается в этот мир, его прет от азарта... Да, ошибок мы намолотили много, шли мы методом тыка и идем до сих пор, но оборотная сторона медали – после того как мы приобрели Серра, весь мир зашевелился, Ларри Гагосян, во всяком случае, теперь знает меня в лицо». Репутация серьезного коллекционера на гиперконкурентном рынке дорогого современного искусства – вещь трудно приобретаемая. Уже вскоре Гагосян предпочтет продать работу британо-нигерийской художницы Джаде Фадоютими не фонду Louis Vuitton, который стоял первым в листе ожидания, а Смагулову.

«Перекресток» Серра станет одной из главных жемчужин алматинского музея. Он задал уровень для дальнейшего формирования коллекции. Так сказать, «Серре» нужно подобрать достойное обрамление. Смагулов с гордостью говорит: «Ричарда Серра в этой части планеты, в Евразии, нет, ни на Наосиме (важнейший музей современного искусства в Японии. – Tatler), ни в Китае».

Мы сидим с Нурланом Эркебулановичем в его офисе в MEGA, который больше напоминает запасник музея искусств. На столике между нами небольшая скульптура Огюста Родена, на стенах – гобелен Фернана Леже, арт Энди Уорхола и много чего еще.

Вас какое-то искусство в детстве окружало?

Нет вообще. Мой отец – строитель, прораб, а мама работала в торговле. Жили мы в обычной квартире, такие называли тогда полуторкой, на 27 квадратных метров, в обычном районе. Учился я в обычной школе, хотя справедливости ради скажу, что с детства я много читал. Книг дома не было, но я просиживал все воскресенья в библиотеке юношества Крылова, у нас там рядом с домом. Читал много фантастики, приключений, Жюля Верна.

Братьев Стругацких?

Это уже позже. Уже когда я в Москве поучился, с людьми пообщался разными. Мне было лет 17, я приехал в Москву учиться в институте стали и сплавов. На Ленинском проспекте, а общежитие у нас было на Орджоникидзе.

Ну да, питомник списка Forbes. Там же миллиардер Михаил Фридман учился.

Да, он на год старше и, кстати, учился параллельно, правда, на цветмете, а мы – элита, у нас физико-химический институт процессов металлургии (смеется). Фридман был в институтские годы таким заметным бригадиром (в бизнесе по перепродаже театральных билетов. – Tatler). Он организовывал, мы приходили, покупали по две пары билетов и потом пару сдавали бригадиру. Цена билетов на рынке была сильно выше, чем в кассе. Но я не об этом хотел рассказать. Я познакомился с серьезным искусством именно в те годы. Это был Пушкинский музей в Москве. Сезанн, Моне, Матисс произвели на меня неизгладимое впечатление (та самая коллекция Морозова – Щукина, которая при коммунистах была поделена между Пушкинским музеем в Москве и Эрмитажем в Петербурге. – Tatler). Одна работа, которая мне запомнилась, принадлежала Леже. Это керамическая голова лошади. Теперь одна из пяти таких работ висит у меня здесь в кабинете.

Коллекционировать искусство Смагулов стал совершенно случайно. Однажды, в 1996 году, в музее Кастеева он встретил своего приятеля актера Ментая Утепбергенова, который предложил бизнесмену, тогда еще начинающему, но уже с возможностями, купить маску бурятского художника Сэрэнжаба Балдано, который жил в Казахстане. «Через час он прибегает с капроновой сеткой. В ней маска, завернутая в газету», – смеется Смагулов. Обычная для торгового капитализма 90-х годов сцена. Это была самая первая вещь в коллекции, которая сегодня насчитывает более 1000 произведений, одних масок Балдано в ней около 60.

«Когда я увидел маску, она сильно напомнила мне отца, который ушел в том году в возрасте 59 лет. Не описать словами, какие отношения нас связывали... Это был шок... Так собирательство и началось. Потом я познакомился с молодыми художниками, они стали мне друзьями. Алмагуль Менлибаева, Эдуард Казарян, Аскар Есдаулетов, Аскар Есенбаев. Уже в мастерских, как это бывает, мы пили вино, много спорили, говорили и эта творческая богемная жизнь меня сильно затянула. Я начал покупать работы у современников», – вспоминает Смагулов.

Ему кажется, что коллекционер и предприниматель вообще очень близкие состояния души: «Предприниматель – он во всем коллекционер. Я коллекционировал не только живопись, графику и скульптуру, но и бизнесы. Предприниматель по природе захватчик. Мы метим территорию, мы захватываем плацдармы, забираемся в тыл. Там, на улице, каждый день идет завоевание новых территорий. И с той же энергией я подходил к искусству. Так ко мне потекли ручейки, целые реки всякой информации – кто, где, что можно купить».

Были и другие соображения. Когда Казахстан провозгласил независимость, в стране открылись представительства многих западных компаний. Нахлынувшие экспаты с удовольствием скупали за бесценок сотни работ классиков казахстанской живописи вроде Сергея Калмыкова и Павла Зальцмана. «У меня начало что-то болеть за отечество, обидно стало, и я вступил в эту конкуренцию», – признается Смагулов.

Многие тогда начинали с простого и эффектного Айвазовского. У вас был этот период слабости?

У меня нет Айвазовского. Пару раз чуть не купил на Christie's. Там шефом русского отдела был Алексей Тизенгаузен. Он-то меня и отговорил.

Алексей Тизенгаузен происходил из славного остзейского рода, находившегося на службе Российской империи с XVIII века. В 2010 году Смагулов вместе с Тизенгаузеном и при деятельном участии Калиевой, тогда сотрудницы Christie's, подготовил выставку «Сокровища Казахстана» в лондонском Christie's, на которой наряду с картинами из музея Кастеева были представлены произведения из личной коллекции Нурлана. «Так мы с Christie's и подружились», – пояснил он. Но это был период, когда Смагулов все еще был увлечен почти исключительно казахским искусством и чувствовал себя скорее его амбассадором на Западе: «Традиция казахстанского искусства восходит к русским художникам – Хлудову, Черкасскому. Их школа наложилась на самобытное восприятие цвета, форм, легенд, язычества, и получилась термоядерная смесь».

В определенный момент страсть Смагулова должна была подтолкнуть его к следующему шагу – перейти от личной коллекции к созданию публичного арт-пространства. Примером для него стал весьма противоречивый персонаж, впрочем, весьма типичный для дряхлеющего СССР. Нурлан называет его «первым меценатом Казахстана» и сравнивает с подпольным миллионером Корейко из «Золотого теленка». Юрий Александрович Кошкин был большим советским чиновником, отвечавшим за строительство в Алма-Ате. Он создал изумительную по простоте и, разумеется, абсолютно противозаконную бизнес-схему: строил лишние этажи и распродавал их по знакомым. Его взяли, приговорили к расстрелу, но восемь лет продержали в тюрьме КГБ КазССР.

«Он ходил в полосатой одежде, – рассказывает Смагулов, – не спал по ночам, потому что в это время обычно расстреливали, только днем». Выйдя из тюрьмы уже в 90-х, Кошкин арендовал здание КГБ, в котором сидел (соответствующее ведомство к тому времени перебралось в Астану), но не потому, что собирался открыть там элитный бордель или казино, как было принято в ту достославную эпоху. В бывшей тюрьме он основал галерею казахского искусства – столь велика была его тяга к прекрасному. Позднее Нурлан купил у Кошкина 15 работ, в том числе Калмыкова, Шарденова, Айтбаева. Но главное – сам стал подумывать о галерее.

В салонах Astana Motors начали появляться разнообразные артефакты, позднее то же будет и в MEGA, где монументальное панно Фернана Леже висело, например, в почившем ресторане Krudo. Первую галерею Смагулов открыл около своего Toyota-центра. Он выставлял там художников, делал музыкальные и поэтические вечера. Впрочем, Нурлан называет эту галерею «детской шалостью» и сравнивает с подростковой влюбленностью.

Накануне кризиса 2007 года несколько бизнесменов-энтузиастов по инициативе Сержана Жумашова, основателя «Есентая», знатока и коллекционера, решили создать в ботаническом саду музей современного искусства. Нурлан охотно присоединился к затее. Но кризис эти планы не пощадил. Тем не менее Смагулов продолжил жить с этой идеей.

Поначалу он думал о музее как о своего рода пенсионном проекте, типа займусь на старости лет любимым делом. Но, как предполагает Меруерт Калиева, во время эпидемии ковида у Смагулова, как и у многих других, произошла переоценка ценностей: «Больше людей стали задумываться о том, что они оставят». И Нурлан решил, что нужно делать музей, пока можешь. В ноябре 2020 года Смагулов пригласил Меруерт на кофе и сообщил, что аким Алматы Бакытжан Сагинтаев предложил взять в аренду участок вблизи на тот момент строящегося Almaty Theatre. Парадоксально, но в самом центре города на парадном Аль-Фараби, на фоне гряды Заилийского Алатау когда-то стояла бензоколонка, а затем дыбился сорняками пустырь, переходивший от одного банкрота к другому. Смагулов решил, что это перст судьбы.

Вы считаете себя больше восточным или западным человеком?

Мы, казахи, выглядим как люди Востока, но менталитет у нас во многом западный. Вот я вырос в Алма-Ате, многонациональном городе, и в школу пошел в 1972 году. У нас в классе было трое или четверо казахов. Я учился в русской средней школе, мы росли в пространстве русской литературы и через нее усвоили множество западных ценностей. Россия, наверное, тоже не совсем западная страна. У Акунина почему-то она все позаимствовала от Золотой Орды, дескать, от нас все пришло (смеется).

Всякая концепция – допущение, переходящее в преувеличение. 

Но восточное в моем случае шло скорее через семейное, через еду, традиции, через напутствия.

Самоощущение человека, находящегося на перекрестке Востока и Запада, в какой-то момент должно было побудить Смагулова обернуться и на Запад. К собиранию западного искусства, однако, можно было обратиться только на весьма возвышенном имущественном уровне, которого Смагулов достиг в блистательные нулевые. Свои впечатления от первого аукциона Christie's в 2008 году он описывает так: «Сент-Джеймс-стрит, молоточком бьют, все кругом старинное. А я очень азартный человек, попытался одно, второе купить, Поля Синьяка купил, затем подарил. Я все раздарил из того, что там покупал, но одну работу, слава Богу, оставил. Это панно Леже. Оно будет теперь в музее».

Постепенно Смагулов открывает для себя западное искусство: «Это необыкновенное счастье свободного выбора. Я могу поехать в любую часть света и купить все, что мне понравится. Для человека, который родился в Советском Союзе, ходил в среднюю школу, служил в Советской армии, прошел весь путь, который уготован советской молодежи, и тут – бац – ты приезжаешь на Венецианскую биеннале и видишь, что весь город облеплен плакатами с работой Ансельма Кифера «Эти сочинения, когда их сожгут, наконец прольют свет». И вот мы заходим в Палаццо Дукале, а там выставлена эта работа. То был закрытый прием, который организовал Ларри Гагосян. Я прошу ему передать, что покупаю Ансельма Кифера. И вот это счастье, когда ты можешь просто пойти и купить, привезти в страну, в свой музей то, что действительно тебе отзывается, и сказать, что мы не хуже, чем фонд Louis Vuitton или Guggenheim в Бильбао. От этого прет, от возможности делать что-то масштабное, мировое».

Где в вашей коллекции вы, а где ваши советники?

С самого начала мне сильно помогал скульптор Эдуард Казарян. Я вообще ничего не понимал, он со мной ходил и говорил: это хорошо, это плохо. Но через год-полтора я уже сам начал разбираться. На Christie's c Мики Калиевой советовался. Я слушаю советы, а решения всегда субъективные: нравится не нравится. Когда не нравится, а мне говорят, что это нужно покупать, я все равно не покупаю.

Смагулов относит себя к типу музейных туристов. Отправиться куда-то ради интересной коллекции для него обычное дело: «Я по музеям современного искусства много ездил, и отправной точкой был Бильбао. Когда мы приехали с Меруерт, то я увидел, как должен выглядеть настоящий музей и как один музей может изменить судьбу целого города. Этот так называемый эффект Бильбао нужен для Алматы. Алматы вроде как смотрится полноценным городом: есть торговые центры, есть природа, есть рестораны, есть какой-то социум, театр, есть культурная почва для людей, которые читают, общаются, ходят на спектакли, но нет какой-то такой диадемы, нет этого завершающего украшения». Меруерт замечает, что именно во время их поездки в Бильбао у Смагулова кристаллизовалась идея, что нужно создавать музей не для собственной коллекции, а для современного искусства в целом, чтобы, как он выражается, Алматы стал мировым городом must see и must be.

В 2021 году Смагулов провел конкурс архитекторов и выбрал проект от лондонского бюро Chapman Taylor, с которым уже работал раньше. Естественно, на должность директора музейной деятельности Смагулов пригласил своего многолетнего консультанта Меруерт Калиеву. В будущей институции она отвечает фактически за все. Куратором же стала Инга Латсе из Латвии, ранее работавшая в нью-йоркском МОМА.

Себя прежнего Смагулов называет «местечковым коллекционером». Кураторы музея в конечном итоге отобрали из его казахстанской коллекции всего 600 экспонатов. Теперь в его жизни новый этап: «Чтобы привлечь в Алматы туристов и познакомить их с казахстанским искусством и культурой мы приобретаем работы популярных зарубежных художников. Приедут посмотреть на Серра и узнают о наших художниках, которые достойно представляют казахстанскую культуру на международной арене». Помимо Ричарда Серра, Ансельма Кифера, Яёи Кусамы («Я ее просто обожаю!» – восклицает Нурлан) алматинцам обещана 12-метровая голова девушки с двумя косичками (как положено девочкам в Казахстане) работы испанского художника Жауме Пленса. А еще – Йинка Шонибаре, Алисия Кваде, многое другое.

Сейчас очень активно идет закупочная деятельность, и многие произведения были приобретены уже после того, как появилась идея музея. Forbes утверждал, что музей обойдется Смагулову в $100 млн. Сам коллекционер поясняет: «Поначалу я думал уложиться в $50 млн, но когда мы стали приобретать новые работы, то приблизились к $100 млн. И я уже морально настроился на то, что со временем потрачу больше. Думаю, через пять лет сумма дорастет и до $150–200 млн. Это не здание, а именно формирование коллекции. Само здание на много не тянет, там всего 9 тыс. кв. м. Другое дело – работы. Например, одно из произведений Яёи Кусамы мне по ночам снится. Я его не купил, когда была возможность, не решился. Теперь мучаюсь».

На вопрос, сколько вообще он готов тратить на музей, Смагулов отвечает: «Моя супруга Мадина полностью разделяет мое желание не копить богатства для потомков, а вложить их в яркие проекты, способные менять жизнь наших соотечественников. К счастью, наши дети не стремятся к богатству, а мы с супругой предпочитаем созидать и претворять идеи в жизнь».